Маска Димитриоса - Страница 13

К оглавлению

13

Его английский постепенно становился все менее и менее понятен. Нижняя губа отвисла и дрожала от избытка чувств. В таком состоянии, подумал Латимер, пьяницы всегда начинают философствовать.

— Где мы теперь? — выкрикнул Мышкин и стукнул кулаком по столу.

— В Смирне, — ответил Латимер и вдруг почувствовал, что и сам уже достаточно нагрузился.

Мышкин возмущенно замотал головой.

— Да нет. Мы постепенно спускаемся в чертов ад, — заявил он. — Вы не марксист?

— Нет.

— И я нет, — наклонившись вперед, сказал Мышкин шепотом, точно это был большой секрет. Он схватил Латимера за рукав. — Я — жулик.

— Неужели?

— Да, — и слезы потекли у него по щекам. — Я ведь, черт меня возьми, надул вас.

— Как вам это удалось?

Мышкин начал рыться в карманах.

— Мне нравится, что вы не сноб. Возьмите обратно ваши пятьдесят пиастров.

— Но почему?

— Да возьмите же!

Слезы текли по его лицу и, смешиваясь с капельками пота, падали на стол.

— Я надул вас, мистер. Не было никакого влиятельного лица, и разрешения тоже не требовалось.

— Выходит, вы эти бумаги просто подделали?

— Je ne suis pas un faussaive, — сказал Мышкин и, сев в кресле прямо, погрозил Латимеру пальцем. — Этот тип появился здесь три месяца назад. Дав огромную взятку, — тут Мышкин опять погрозил кому-то пальцем, — да-да, огромную взятку, он получил право посмотреть в полицейских архивах все, что касается убийства Шолема. Так как материалы дела были написаны по-арабски, он их сфотографировал и затем отдал мне, чтобы я их перевел. Конечно, он взял обратно фотокопии, но я зато оставил у себя экземпляр перевода. Теперь вы понимаете, как я надул вас? Я взял с вас лишних пятьдесят пиастров. Тьфу! А ведь мог бы запросить и пятьсот, и вы бы все равно заплатили. Вот какой я добрый.

— Зачем это ему было нужно?

— Не люблю совать свой нос в такие дела. Не мое собачье дело, — сказал Мышкин мрачно.

— А как он выглядел?

— Как обыкновенный француз.

— Что он был за человек?

Голова Мышкина свесилась на грудь — он уже не слышал вопроса Латимера. Минуты через две он поднял голову и, как баран, уставился на Латимера. Лицо Мышкина приобрело синюшный оттенок, и Латимер подумал, что его сейчас вырвет.

— Je ne suis pas un faussaive, — пробормотал он, — триста пиастров дешевле дерьма! — Пошатываясь, он встал из-за стола. — Excusez moi, — сказал он и чуть не бегом поспешил в туалет.

Подождав немного, Латимер уплатил по счету и пошел посмотреть, где Мышкин. Оказалось, что к туалету можно пройти и другим путем. Латимер вернулся к себе в отель.

С балкона его номера открывался вид на залив и холмы. Взошла луна, и в ее свете хорошо были видны стрелы подъемных кранов, которые разгружали стоявшие в гавани суда. Лучи прожекторов бросившего якорь на внешнем рейде турецкого крейсера, точно длинные тонкие пальцы, время от времени обшаривали море и холмы. В гавани и на склонах холмов мерцали немногочисленные огоньки. С моря дул приятный ветерок, который ласково трепал листву росшего внизу, под балконом, дерева. Откуда-то донесся женский смех, потом звуки танго, ритм которого был смешно искажен за счет замедленной скорости проигрывателя.

Латимер курил свою последнюю сигарету и, наверное, в сотый раз спрашивал себя: кто был этот француз и зачем ему понадобилось дело об убийстве Шолема? Пожав плечами, он бросил сигарету. В конце концов не пора ли оставить эту глупую затею с биографией Димитриоса?

Глава четвертая
Мистер Питерс

Через два дня Латимер уехал из Смирны. С Мышкиным он больше не встречался.

Есть что-то потрясающее в том, как человек, бездумно отдавшись игре своего воображения, полагает, будто его судьба в его руках, не ведая о том, что он давно стал игрушкой обстоятельств. Начиная с «Царя Эдипа» Софокла, драматурги научились использовать этот эффект. Правда, если подобное случится с кем-нибудь из нас и мы потом станем рассматривать события в ретроспективе, то мы не почувствуем ничего потрясающего, скорей всего нас охватит мрачная тоска. Замечательно, что Латимер, вспоминая потом о днях, проведенных в Смирне, отметил у себя прекрасное расположение духа и чувство уверенности, которые, кажется, никак не соответствовали его полной некомпетентности. Что его впоследствии особенно ужасало, так это ощущение, будто ему все известно и от его глаз не скрылась никакая мелочь, тогда как на самом деле он бродил в темноте с завязанными глазами. Это было во многом обусловлено и тем, что вместо привычной для него в прошлом роли стоящего над схваткой, умудренного знатока фактов он вдруг сам стал активным участником мелодрамы.

Разумеется, ничего подобного не могло прийти в голову Латимеру, когда он на другой день после встречи с Мышкиным в ресторане сел за стол и, взяв карандаш, попытался наметить в своей записной книжке этапы предполагаемого расследования. Вот какая таблица у него получилась:




Теперь становилось ясно, с чего надо начинать. За шесть месяцев, которые прошли со времени убийства Шолема, Димитриос каким-то образом попал в Софию и оказался одним из участников заговора против премьер-министра Болгарии. У Латимера были определенные сомнения относительно времени, в течение которого может составиться заговор. Одно было очевидно: в Софию Димитриос приехал вскоре после бегства из Смирны. Если он бежал на греческом пароходе, то прибыл либо в Пирей, либо в Афины. Из Афин он мог попасть в Софию либо по железной дороге через Салоники, либо морем приплыть в Бургас или Варну, а уже оттуда — в Софию. При этом нельзя, конечно, было миновать Стамбул. Но поскольку Стамбул был оккупирован войсками Антанты, ему здесь ничто не угрожало. Оставался один очень важный вопрос: что привело его в Софию?

13