— Я ничего не могу понять, мистер Латимер, но если это какая-нибудь глупая выходка…
— Нет, нет, мистер Питерс, ни то и ни другое. Вот вы только что упомянули моральные принципы, не так ли? Быть может, и так. Но вряд ли, ведь я участвую в шантаже, хотя и отказываюсь воспользоваться его плодами. Очевидно, так будет лучше для вас.
— Ну что ж, — сказал мистер Питерс задумчиво, — ход ваших мыслей мне, в общем-то, понятен. Итак, тем лучше для меня, как вы только что выразились. В чем состоит ваше второе условие?
— Оно для вас совершенно необременительное. Вы все время делали намеки, что Димитриос стал очень важной персоной, но так и оставили все втайне. Я готов помочь вам получить миллион франков, но только при условии, что мне станут известны подлинные факты о том, какой пост он теперь занимает.
Мистер Питерс на несколько мгновений задумался, потом, пожав плечами, сказал:
— Я согласен. Не вижу причин, почему мне надо утаивать это от вас. Думаю, сообщенный мною факт вам ничего не даст, если вы попытаетесь идентифицировать Димитриоса. Дело в том, что Евразийский кредитный трест, зарегистрированный в Монако, полностью засекретил все сведения о своей структуре и операциях. Могу только сообщить, что Димитриос — член правления этого банка.
Было два часа ночи, когда Латимер вышел из тупика Восьми ангелов и направился к себе в отель на набережную Вольтера.
Он то и дело зевал, во рту было сухо, и очень сильно болели глаза. Но выпитый кофе гнал сон прочь, и мозг, казалось, работал с такой лихорадочной быстротой и удивительной ясностью, что все лишенное смысла становилось вдруг разумным и понятным. А мысли, цепляясь друг за друга, влекли его все дальше и дальше, пока он вдруг не понимал, что пришел к нелепейшему выводу, над которым расхохочется первый встречный. Он пошел в ванную и выпил стакан воды. Стоя перед зеркалом, он смотрел на свое отражение и слушал, как стучит кровь у него в голове. Конечно, нечего было и думать о том, чтобы уснуть, и он решил пойти проветриться.
На углу бульвара Сен-Жермен было открыто кафе. Он зашел в него и попросил знаками — за цинковой стойкой стоял немой бармен — дать ему сандвич и кружку пива. Потом он выкурил сигарету. Его часы показывали два часа двадцать минут — до рассвета оставалось еще три часа. Надо было на что-то решиться. Он погасил сигарету, положил на стойку деньги и вышел на улицу.
Такси доставило его к метро Трините. Он легко нашел Рю Бланш и стал подниматься по ней вверх. Найти эту улицу было нетрудно, потому что над ней одной сияли неоновые огни.
Улица имела очень деловой вид и немного походила на торговую выставку с той только разницей, что вместо торговцев, желающих продать свой товар, сидящих в складных креслах возле своих стендов, вас повсюду встречали небритые швейцары в ливреях и без них (почему-то костюмы были им то велики, то малы), заступая вам дорогу и предлагая убеждающей скороговоркой зайти в заведение и получить удовольствие.
Все та же неоновая надпись «Le Kasbah Parisien» висела над зданием, которое, наверное, совсем не изменилось с тех пор, как здесь директорствовал мистер Питерс. Два швейцара встретили Латимера у входа: негр, одетый в полосатый халат, с тюрбаном на голове и вьетнамец в засаленном фраке и феске. Видимо, желая задобрить и Аллаха, и Брахму, он украсил лоб алым пятнышком, удостоверяющим, что он принадлежит к уважаемой касте. Позади них на обеих половинках двери, как бы противореча и уничтожая все благочестивые намерения, была во весь рост изображена проститутка в марокканском костюме. Время унесло, конечно, ковры, диваны и фонари из резного дерева — все теперь стало попроще: столы и стулья были сделаны из гнутых металлических трубок; правда, на полу лежал ковер, по которому метались какие-то космогонические вихри и змеились полосы. Латиноамериканцев, исполнявших танго, также заменил прозаический усилитель, через динамики которого гремели французские танцевальные мелодии или ритмические удары, напоминающие звук работающего где-то вдали мотоцикла. В зале находилось человек двадцать или тридцать, но за пустующими столиками можно было посадить еще столько, а может быть, и два-три раза по столько. Вход стоил тридцать франков. Латимер сел за столик и заказал пиво. Он также попросил подошедшего к нему официанта, по-видимому итальянца, пригласить патрона, если он здесь. Официант ушел. Стук в громкоговорителях прекратился — зазвучала музыка. Несколько пар заскользили между столиками.
Латимер подумал, что сказал бы мистер Питерс, окажись он здесь. Вряд ли он теперь нашел свое бывшее заведение уютным. Латимер закрыл глаза и представил, как здесь было десять лет назад: танго, сигаретный дым, приятный золотисто-красный свет, одетые по моде того времени в платья с талией на бедрах женщины в модных шляпках, похожих на колокольчики, и остриженные под «фокстрот». Мистер Питерс, вероятно, встречал гостей в вестибюле или сидел в комнате с надписью «Дирекция», выписывая и проверяя счета. А потом сюда, в этот зал, пришел Димитриос…
К его столику приближался патрон. Это был высокий грузный человек, совершенно лысый, с тем выражением в лице, которое как бы говорило: «Я ко всему привык, меня уже ничем не удивишь».
— Месье желали меня видеть?
— Да. Я хотел у вас узнать, не были ли вы знакомы с месье Жиро. Он тоже был патрон этого заведения, но только десять лет назад.
— Нет, я его не знаю. Я здесь только два года. Простите, зачем вам это нужно?
— Да просто так. Хотелось его повидать.